Последние дни декабря. В Океании — сплошной рождественски-новогодний праздник. Елки, наконец, достали из холодильника. За три месяца они почти не осыпались. Одну установили в кают-компании, другую принайтовали к мачте. Женя-Нептун превратился в Бабу Жару, а элементарно не хватает Деда Мороза.

Внутри что-то сильно взведено, если дозавести еще немного, пружины лопнут. Это может сделать даже Виктория Романовна. Я уже ощущаю от нее неудобства. Вчера к празднику она постриглась и, значит, ей немедленно нужно посвятить стихи. И еще вспомнить слова старых песен и напеть что-нибудь из Никитина или Суханова — все немедленно! Ну, пела бы себе по-самоански…

После полуночи в кают-компании интимный полумрак от двух-трех расписанных гуашью плафонов. Помигивает елочная гирлянда, на полу и столах разбросано конфетти. Там магнитофонные «итальянцы», Оля, Валера и Слава с Тамарой. Тамара, наконец, никуда не торопится. И пусть: ей досталось в Полинезии! Новогодней ночью кают-компания не популярна: кто-нибудь случайно заглянет, поищет, не осталось ли апельсинов -ив микроколлектив. Не убывает толпа курильщиков на корме — все в белых манишках и галстуках. Остальные разбрелись по каютам, и трюмы гудят!

Я пошел к деду. В последний месяц мы встречались редко — выматывали забортные работы. В дедовой каюте не протолкнуться, ему и самому там нет места. Нет, лучше — на «манки-айленд»! Наверху, в горячей влажной темноте хорошо думать о прохладном искрящемся снеге…

После спасательных работ на кавказском перевале я долго не мог заставить себя поехать в горы. Но, вернувшись из санатория, тренировки не забросил. Летними вечерами после работы я садился на свой старенький «Чемпион» и ехал на водохранилище. Там мы катались на водных лыжах. Разрезать маслянистую водную поверхность, поднимая на повороте стену играющих радугой брызг, чувствовать, как легко подчиняется каждая мышца, бронзовые тела в лучах натрудившегося за знойный день солнца!..

Водные лыжи — увлечение неожиданное. Брат моего университетского друга Вити Новоселова привез эту диковину из Прибалтики, и Витя предложил как-то прокатиться на Комсомольском озере. Было еще много желающих, но кататься скоро запретили досаафовцы — в зоне отдыха не положено. Нельзя так нельзя…

Боюсь, что этот неожиданный сюжет снова уведёт меня в сторону, но уж очень поучительный сюжет: из этой невинной забавы в стране родился красивый и здоровый вид спорта, появились чемпионы мира и Европы. Как раз сейчас, когда я пишу эти строки, последние известия сообщили, что в Лондоне, на проходящем там чемпионате континента золотую медаль по фигурному катанию заняла наша соотечественница — Витина воспитанница. Значит, Витя Новосёлов, заслуженный тренер СССР, сейчас там…

Витя был великолепного спортивного сложения, контактен, самолюбив и красив. У таких обычно много друзей. Почему-то не прислал новогоднюю радиограмму. Хотя теперь у него так бывает, что поздравить невозможно — какая-нибудь командировка в Италию, тренерство…

Так вот, кататься на Комсомольском озере нам запретили, но Витя притащил таких влиятельных сынов, что досаафовцы на время прикусили язык. Пользуясь затишьем, мы поставили трассу и усиленно готовились к официальным соревнованиям. Тренировались и по ночам: все физики, так что подсветить буи не составило труда. Попробовали клеить лыжи сами, пробовали всякое снаряжение. Не хватало фалов, и тогда я приволок капроновую альпинистскую веревку. Ее испытания закончились конфузом. Катер набирал обороты, лыжник сидел на старте, а веревка тянулась и тянулась и вдруг выстрелила испытателем, как из рогатки! Понятно: фал тянуться не должен.

Наступил ноябрь, похолодало. На пирсе в халатике мерзла Марина, дожидаясь, пока откатают все, чтобы еще разочек… (На другой год в Севастополе она упросила протащить ее за быстроходным военным катером. Марина попала под винт, ей оторвало обе ноги, но когда несли на носилках, она не стонала, только повторяла, что все равно будет кататься на водных лыжах. Ей сделали протезы, и она даже ходила в горные походы. Спутники не догадывались об увечье. Потом Марина уехала на Камчатку, и там встретила свое счастье.)

Наступил день соревнований, была пресса, среди спортивных обществ за воднолыжную секцию началась конкурентная борьба: предлагали залы, катера и бензин! А едва ли не единственный тогда в стране воднолыжник, которого Витя не забыл пригласить из Москвы, прочувствованно говорил:

— Великолепные вы ребята, а вот правил не знаете!

И тут же на песке стал чертить и объяснять, как это делается во Флориде…

Потом мы ездили на Химкинское водохранилище — на первые Всесоюзные соревнования, в моей гостинке перебывали все воднолыжники страны, тогда ещё немногочисленные, пели тянущиеся к горам, лыжам и молодости менестрели, приезжала потрясшая искренними нежными песнями Ада Якушева… Был ещё съезд воднолыжников в Колонном зале Дома Союзов, где состоялась встреча с Юрием Гагариным…

Случилось несчастье: Витя сломал ногу на горнолыжной трассе. Он был нетерпелив, лежать не умел и ломал ногу еще дважды. Какой-то маленький кровяной тромб из-за повторявшихся переломов закупорил сосуд— у Вити парализовалась половина тела. Под угрозой для жизни врачи посоветовали бросить аспирантуру. Витя Новоселов мог стать хорошим физиком — стал тренером, талантливым тренером, воспитавшим чемпионов страны, Европы. В водных лыжах начали побеждать совсем юные, а меня уже снова неудержимо потянуло в горы.

После длительного перерыва обычной лагерной нагрузки не хватало. Между скальными и другими занятиями мы бегали на окрестные перевалы, добирались до верховьев ущелий. Среди новых товарищей тогда у меня появился Пашка, так и оставшийся на всю жизнь. Мне доставляло удовольствие показывать ему, впервые попавшему на Кавказ, ручьи, снег и вершины… Но и не только это. Родство душ возникает при встрече, случайно, но остаётся навсегда, если оно — родство!

Пашка с матерью жил в коммуналке, в самом центре Москвы. Я приезжал часто, и за разговорами мы не замечали, как наступало утро. А потом бегали на Пионерских прудах. Раньше эти пруды назывались Патриаршими. Однажды я привез Пашке журнал «Москва» с «Мастером и Маргаритой». Мы сидели и читали с ним прекрасную булгаковскую фантазию на скамейке, на которой, быть может, в час такого же небывало жаркого  заката  Воланд предсказывал судьбу председателю правления МАССОЛИТа Михаилу Александровичу Берлиозу… Фантазия смещалась на бытие, и прохожие превращались в домоуправителя или в Мастера, грустно смотревшего сквозь очки, а рядом жутко смеялся Кот-Бегемот. Что будет с нами через год или хотя бы завтра? Вдруг неведомая Анка не только купила, но и успела уже разбить у трамвайного турникета бутылку постного масла…

Я вздрогнул от прикосновения.

— Ты, дед? С Новым годом!

Глаза привыкли к темноте, стали лучше видны разрезаемые носом и отваливающиеся пенные платы. Упругий встречный ветер тормозился, упираясь в покрытую солеными каплями грудь.

Не настоящий, противоестественный Новый год! Будто-бы Воланд, подмигивающий с матового неба бездонно пустым глазом, переместил в четвертое измерение. Скоро экватор, с другой стороны…

— Как дела, дед?

Это не вопрос даже, а вступление к разговору.

—  А! Всякие навязчивые воспоминания. Вот вспомнил давнюю жену. Удачно как раз стояли — у домашней стенки. Ребятам деться некуда, пришли колядовать. Ну, море шампанского! Гляжу, моя пьет уже из бокала третьего механика, а еще косится на второго. Вышла, вернулась намазанная. Не то, чтоб вульгарно себя вела, а так — оставить впечатление…

— Бывают женщины, которые не хотят от себя впечатления?

—  Не бывают. Зато каждой нужна семья. Я как мужик скажу: я хочу прийти домой! Чтобы было чисто и уютно, вкусный обед, чтобы встретила милая и ласковая, домашний халатик… Грязь и любовь — вот что несовместимо!

— Ну, дед! У нее тоже, наверное, требования. Женщине муж нужен как защита и опора, как любовник! Какая ты опора или любовник, если тебя почти десять месяцев не бывает? И еще неизвестно, как себя ведешь в этих рейсах. Не святой ведь?

Лица деда не было видно — темно, а любопытно, какое у него сейчас лицо. Деда можно понять, на своей точке зрения он стоит прочно. «Немалый опыт»… Варя, что ли? Какой, к черту, опыт, если человек всю свою жизнь тычется в одну и туже дверь! Обожжется, отпрянет и опять туда же. Существуют ведь и другие женщины — по его критериям! Понятно, он обречен выбирать одних и тех же.

Человек мотается по свету, если у него не все в порядке в личной жизни. От пустоты бегут в море, в горы, по командировкам. Чтобы острыми ощущениями заполнить вакуум, приглушить в себе комплекс неполноценности. Физические перегрузки человек переносит легче, его разрушает психологическая борьба с равновеликой силой — другими людьми. На самом деле, друг без друга люди не могут, но часто они несовместимы. Это у полинезийцев отношения гармоничны, естественны, и они по-своему счастливы. У нас трудно: мы опутаны тысячью условностей.

—  Если бы можно было узнать, что думает другой! Но точно знать. Нам слова мешают: женщина кричит о ненависти, а на самом деле, оказывается, любит… Открыть бы всем черепушки и все увидеть: этот выражает восхищение, а в действительности льстит, тот говорит тебе гадость, и сам же ждет твоего опровержения. Я заметил: чем сильнее любишь, тем больше сомневаешься — комплекс неполноценности! Сейчас мы с тобой говорим обо всем — палуба, ветер, тропики. А так…Оказывается, я для каждого собеседника подбираю слова: эти сказать лучше, теми могу обидеть. Слова часто подводят. То есть, ты понимаешь меня? В каждом разговоре я играю роль — себя, выраженного в словах! Я бы открыл свою черепушку: смотрите — я говорю правду!

— Это, дед, метод психоанализа. И пришел ты к нему совершенно самостоятельно.

—  Фрейда не достанешь! А по-моему, зря: сколько бы людей не поломалось бы, если б не тратило сил на борьбу формы проявления со своим содержанием! Ты постомтри, какие мы закрытые, застегнутые на все пуговицы! Подавить раздражение, проявить выдержку и самообладание — считается достоинством. А я думаю, что аутотренинг — это опасные эксперименты над собой. Доусовершенствоваться можно и до безразличия…

— Вадим?

— Вадим — это самый большой эгоист, которых я знаю. И я любил его. Одно на другое перемножилось, и получилось предательство. Аутотренингом он занимался успешно — ровный, спокойный, жить ему легко: пришел человек, ушел — не волнуется, себя всегда оправдает. Но это автоматизированное спокойствие, не человеческое…

— Неправильный ты, дед, сложный!

— Правильным бывает только Четверг, люди все неправильные!

— Я не это имею в виду: разный ты очень — заборчиком…

Полина ушла из кают-компании после часа. Новый год? По-нашему, он наступит утром. Утром будет дежурство. Томка осталась со Славой, до обеда отоспится.

Полина посмотрелась в зеркало шкафчика, разделась и упала на койку, накрывшись одной простыней: жарко, в тропиках все так спят.

Из-за переборок доносились музыка, топот, смех — за переборками праздновали Новый год. Под иллюминатором всплескивалась волна, скрипы, шорохи… Надо закрыться, Томка постучит, а так — мало ли чего. Полина подошла к двери и повернула ключ.

— Может, на палубу?

— Пойдем!

На корме курили и смеялись полуночники.

— На верхнюю? Там никого!

А что, Томка, куда тебе торопиться? Торопилась, торопилась — что толку? Скоро двадцать три. И на корабле даже моря не рассмотрела!

Палуба немного покачивалась, все качалось. Покачнулся и Слава, прямо к ней.

— Можно?

— Зачем спрашиваешь, когда уже…

Опираясь спиной о мачту, Слава прижал к себе. Так хорошо. Поцелуи Вадима были другими, обжигающими, как и прикосновения. Если бы потребовалась пересадка, если бы пришлось пересадить его сердце ей, а ему ее сердце, они бы не отторглись, потому что они одинаковы: отторжение бывает, если ткани чужеродны. Все тело Вадима было ее собственным телом. Со Славой не было неприятно, нет. но если пересадить сердце… Оно бы, наверное, отторглось…

— Проводи меня, поздно.

— Не поздно, а уже рано! Ты же выходная.

— Ну и что? Полине нужно помочь. Столько уборки!

— Что ты, Поля? Закрылась…

—  Боюсь. Я вообще одна боюсь. Так и не заснула — музыка, шумно.

Полина опустилась на койку, обхватив руками подушку. Смятая простынь валялась на полу.

— Ну, а как у вас? Что будет?

— Не знаю. Я… я, наверное, однолюбка! И потом, у него же семья.

— Ох, Томка! Жалко мне тебя.

В каюте предрассветные сумерки, и похрапывает за шкафчиком Молин. Не люблю сумерки, когда все серо. Я включил лампочку в изголовье: скользкий пластик, памятка по тревогам, номер бота, в который садиться на случай кораблекрушения… Вот и наступил Новый год!.. Здорово же я загорел, неужели это можно отмыть? Проплывают лица, бесконечно далекие отсюда. Из далека их даже легче рассматривать: Феликс, Саша Бакланов, Пашка на Патриарших прудах, Марк Догеров в Антарктиде — сейчас мы с ним в одном полушарии… Нет, он в восточном!

У меня было много друзей. Почему было? Просто до них… сколько же? Тысяч двадцать пять километров! Иногда они мешали, даже раздражали. Я приспособился работать среди разговоров и телефонных звонков. Витя Новоселов звонил после двух ночи: у него оставалось только это время. Мои друзья использовали свои шансы! Вызванные издалека, мелькающие в дрожащем пластике лица подвижны. Какие красивые лица!

Подгоняет попутное течение. Оно гонит к экватору — середине Земли, маленькой точке, в которой, по мнению обитателей последнего на планете рая, помещается рай сущий! Эта точка, почти невидимая на картах называется Науру…

Скачать всю книгу в формате pdf (0,98 Мб)