От автора

Все здесь правда. Может быть, слишком много сюжетов? Да, они теснятся, мешают друг другу. Я это понимаю. Но так было. Оглянитесь на свою жизнь — разве она не такая же запутанная цепь сюжетов, сквозь которую проламывает себе дорогу судьба? Случаются боковые улочки, неожиданные повороты и даже тупики, но без них не узнать магистраль!

Куда-то уходят друзья — одни вверх, другие вниз, третьи… Это грустно. Редко-редко кто-нибудь из нас спохватывается, напишет или придет, чтобы вспомнить особенно дорогое, оставившее след. Но магистрали разойтись, надо возвращаться на свою дорогу, потому что так предопределено. Они себя узнают, хотя все имена изменены. Я не имею права влиять на чью-либо жизнь, а оставь я настоящие имена, и эта невольно скажется. В физике есть борцовский принцип дополнительности:

вмешательство инструмента неизбежно изменяет изучаемую материю! Пусть все останется в неприкосновенности.

Я не изменил только святые фамилии тех, кого не стало. Говорят, существует критический возраст поэтов. Почему-то лучшие — а они всегда поэты — уходят безвременно, несправедливо рано. Наверное, не выдерживает за все болеющее сердце…

Четыре дня в Японском море

Обстоятельства заставляют совершать удивительные маневры. В час ночи прошли Босфор Восточный и взяли… на норд-ост-норд, А все из-за токаря, застрявшего после отпуска в сервисных безднах Аэрофлота.  Без токаря в рейс — рискованно. Замену обещали в «Каллисто». Сейчас это судно-ветеран находится где-то возле Преображения. Недалеко, но с рассветом получили радио: во-первых, капитан уже передумал отдавать своего токаря, а во-вторых, снимается и уходит еще севернее. Преследование затягивалось. Курильщики на корме острили насчет Берингова пролива, а четвертый механик предлагал девушкам науки «чэйндж» — меховушку за торты с содержимым. К счастью, скорость у «Каллисто» намного меньше, и рандеву состоялось на рейде Ольги. Токаря все же взяли. И разочаровались мужик как мужик, худой — даром сутки потеряли…

Сколько ни читал о море, весь этот пассажирский восторг от бескрайних снних просторов и лохматости водяных валов так неприкрыто красноречив, что сам предмет описания   «суровость морских будней»   малоубедителен. Вот разве тяжелый на подъем коллежский асессор Иван Гончаров, вдоволь насмотревшись на мачты и паруса, на штили и штормы. в сердцах написал, что думал: «…может быть, оно и поэзия, если смотреть с берега, по быть героем этого представления, которым природа время от времени угощает плавателя, право, незанимательно».

Не знаю, как в прошлом, а в наше время «героев» с избытком. То ли потенции у современника больше, чем надо в обыденной повседневности. то ли сама повседневность стала серой обыденностью. А может, причина в неистовом желании овеществить неповторимое «я», обезличенное в растущей энтропии всеобщей уравниловки? Как бы это ни было, современное «мы» генерирует растущее число «я», устремляющихся кто в горы, кто в пустыню или тайгу, а большинство — к морю Немало их, с золотыми руками и ясной головой, готовы поменять квартиры и удобства, недописанные диссертации и лаже любимых на неустроенность портовых городов, чтобы приблизиться к океану, по берегам которого расположены удивительные страны… Я и сам знал такого, прикатившего через всю страну на мотороллере (что крепко озадачило руководителя уважаемого учреждения: « написал бы, подъемные бы выписали..»). Уже на Дальнем Востоке купил себе замшелый дырявый ботик и старательно готовился к кругосветному плаванию Учли его необыкновенное желание, способности и взяли в тропический рейс, откуда пришла вопиюще счастливая радиограмма «Нахожусь посередине Атлантического океана» Вслед отправился шеф, кляня романтиков и свою доверчивость, собирал по городам брошенные приборы и ломал голову, как отчитаться за невыполненную часть программы. А вернувшийся «романтик» тихо уволился, стараясь не попадаться на глаза, долго еще мыкался между отделами кадров и, вконец отвыкнув от благ цивилизации, возвратился в самое ее нутро, где и проживает, по слухам, в палатке…

Вот типичное письмо с сухопутного, «дикого», как говорят на Дальнем Востоке, запада: «Могу работать радистом, кочегаром, электриком. При случае могу и повара заменить. Физические данные: рост 180 см, вес 76 кг. Имею второй разряд по плаванию, легкой атлетике третий — по вольной борьбе. Увлекаюсь горным туризмом. Если понадобится, пройду школу подводного плавания (аквалангистов). Я холост, не пью. Нет, надо быть честным: пью, но только по праздникам и исключительно сухое вино». Честное слово, я взял бы такого в моряки! Но каково кадровику? План выполнять надо и по рыбе, и по грузоперевозкам. Свои портовые ребята без затей и лишних талантов, да и что греха таить, не всегда сухое пьют по праздникам, зато море знают от третьего поколения. Бывали, конечно, такие, кого по ошибке родили в сухопутном месте — адмирал Макаров, например. Но кто даст гарантию, что, отхлебнув от «суровых морских будней», не покатит прибывший мечтатель через неделю в горный туристский поход?

Однако проблему «романтиков» как-то решать надо, хотя бы изза растущего их числа. И еще потому, что море требует таланта, увлеченности, а главное — хороших специалистов, которых, увы, не всегда хватает в портах. Никто не знает, как это сделать. И я не знаю. Просто думаю, что призвание способно преодолеть любые преграды. Только это редко. Чаше дело в самоутверждении непризнанного окружением эгоистичного инфанта. При перегрузках такие просто ломают себе жизнь.

Вспомнил, к месту, как потрясло однажды своей простотой рассуждение старого друга: «Жалуются на судьбу кто? Нытики! А как я посмотрю, каждый в точности занимает ту экологическую нишу, которой заслужил. Обстоятельства виноваты? Не преодолел, значит, обстоятельств, инициативы мало. Шеф условий не создал? Стало быть, своей идеи нет или доказать ее не сумел; на худой конец, шефа поменять. Л уж недоброжелатели… Врагов наживают, если собственный характер не сахар!» Древние индусы утверждали, что человек над своей судьбой не властен: «…гунны движутся между гунн…» Конечно, обстоятельства тоже важны, но скорее всего в жизни действует закон «фифти-фифти»: половина судьбы зависит от этих самых обстоятельств, зато другая половина — в собственных руках! Другое дело, что один свои пятьдесят шансов использует на полную катушку, а другой сразу складывает руки. И движется «между гунн», как броуновская частица.

Первый завтрак уже съеден, но в десять будет «экспедиционный чай» в четыреста двадцатой. Это — самая большая лаборатория на судне и нечто вроде кают-компании научного состава. В 11.30 — обед, в 15 .10 — судовой чай, а и половине восьмого ужин. Режим напряженный!

За обеденным столом напротив нас — упитанных Молина и переводчика, а также меня (тощей упитанности) — Оля и две Нади. Молин выразил мнение, что девяноста процентам мужчин нравятся полные женщины и только оставшимся десяти — очень полные. Беглый осмотр по указанным критериям удовлетворения не оставил, так что решили, чтобы девушки кушали больше мучного и меньше двигались. В Полинезии начнем кормить их плодами таро.

Итак. поисками пиши заниматься не нужно. Само собой, отпадают магазины, очереди, кухонная возня, а образовавшийся избыток времени можно потратить на что-нибудь общественно целесообразное.

За двое суток суеты не стало меньше: поиски третьего помощника, помощника по науке (помпона)… Уже все ищут друг друга, незнакомы». ‘щи множес1во. трудно соединить имя, лицевую вывеску, а с ними и должностное бремя, поэтому срочно решили организовать анкетированное фотознакомство. Но для этого опять же анкеты нужно вручить, потом собрать, затем сфотографировать, да и фамилию при этом нег перепутать  адова работа по идентификации лиц!

Реактивы следовало развешать на берегу. Взвесить соду — еще куда ни шло. но что делать с метолом, если его нужно три грамма, а весы пляшут на все десять? Кстати, уже и не десять, а больше двадцати: что-то неладное в природе… В подтверждение самых дурных мыслей ожил динамик, с минуту в нем шуршало, слышался далекий разговор и, наконец, громко раздалось: «Судно входит в штормовую зону. Возможна сильная бортовая качка. Оборудование раскрепить по-штормовому!»

По трапам забегали Четверых отправили во второй трюм для раскрепения реактивов, остальные — в лабораториях. Оля обхватила колбу, дёрнула Славин халат:

— Как это закреплять? Колбу вот, куда ее?

— Да поставь на полку и обложи поролоном, чтобы не двигалась.

Судно накренилось на правый борт и пошло на циркуляцию.

— А корабль не может перевернуться?

— Можнт!

Оля едва не выронила стекло и вдруг привалилась к переборке:

— Мальчики, мутит что-то…

В проеме вырос Молин:

— Все! Берем обратный курс!

Дернув за веревочку, которой Ребанюк старательно обмотал испаритель, Толя Степаненко вдруг взъярился:

— Тайфун на пятки наступает, а ты дурака валяешь! Тряхнет — только осколки посыплются. Где я посреди океана новый найду?

Серость за иллюминатором незаметно перешла в сумерки но так и не превратилась в абсолютную черноту. В желтом пятне от фонаря на верхушке мачты темень перечеркивают снежинки.

— Задраить лобовые иллюминаторы!

Я представил себе затемненный мостик, прилипшие к широким стеклам фигуры вахтенного матроса и третьего помощника. Обычно здесь много рыболовных сейнеров — рядом японский берег. Впрочем, они уже укрылись в бухтах. Самое время прятаться и нам, тем более, что до ближайшего южно-корейского порта ходу всего часа три. Но мудрый помполит рассудил: «Лучше в ад тайфуна, чем в пасть дракону!»

Октябрьская ночь неспокойна, и те, кого море не укачало, не спят. В курилке старые морские волки вспоминают Ванкувер, Окленд и Фиджи. По моим сведениям, в Новой Зеландии холодно, как у нас за бортом. Фиджи звучит теплее. Туда и держим путь. Правда, если быть точным, в данный момент бежим от тайфунов в прямо противоположную сторону… По ночной метеокарте огромный «паук» вошел в Корейский пролив. Его зовут «Винне». Кажется, это все же женское имя. Недавно эмансипация распространилась и на тайфуны: им стали давать и мужские имена! Давление у этой «девушки» ниже всякой критики — 930 миллибар, зато скорость ветра в центре больше 90 узлов! Хуже всего, что немного восточное сформировался подходящий жених, а еще хуже, что мы можем оказаться на свадьбе.

Держась за переборки и друг за друга, на утреннюю линейку пришли Оля с Надей маленькой.

— Ну, теперь все? — посмотрел на дежурного начальник экспедиции Юрии Петрович. — Должен вас обрадовать. Только что получена сводка: оба тайфуна пересекли район, где мы с вами вчера располагались, ушли на Кюсю и там слились.

На минуту я представил себе, что произошло на месте «слияния». Оля с Надей попытались обрадоваться, но у них ничего не получилось. Галантный Молин проводил их до каюты…

 

По трансляции сообщили полученную информацию:

—До порта Сингапур — 2800 миль, от начала рейса пройдено 835 миль, до порта… Владивосток осталось 200 миль.

Как говорится, покатались — и к родной причальной стенке? Но нет, старики объяснили:

— Граница у нас закрыта, так что отстоимся на рейде где-нибудь у Витязя.

До бухты Витязь мы не дошли. Минут двадцать у начальника экспедиции совещались, после чего судно развернулось и взяло курс зюйд.

Тучи немного разошлись, а вскоре появилось и солнце. В его лучах барашки, венчающие водяные хребты, засветились пронзительной белизной. Все выходы на палубы задраены, и смотреть на эту свинцовую красоту, насквозь прозрачные гребешки, пену, расползающуюся неровными серо-зелеными пятнами, можно только в иллюминатор. А то вдруг нависнет над бортом страшная стена и с силой обрушится сверху. И тогда проседает корабль, и жутко смотреть в кружочек иллюминатора, в котором темно…

Падаю и встаю — это, как на качелях, все выше и выше. Пора бы и остановиться, но вот уже много часов мы на этих качелях, а не знающий усталости партнер раскачивает все сильнее! Из желудка поднимается что-то неприятное. Кажется, пора…

Молчи уже лежит, а я до койки не дошел — стошнило. Зато сразу полегчало. В конке — тоже не сахар: тело валяет из стороны в сторону или вдруг ударит головой в переборку. Никакую позу организм не приемлет. Нет уж, так можно проваляться весь рейс. Лучше жить стоя!

— Сколько сейчас баллов?

На миг оторвавшись от сатуратура, знающий человек, из механиков, ответил:

— Семь!

Потом, после рейса, часто интересовались впечатлениями от качки. Я был из счастливых от неведения новичков, полагавших, что на то оно и море: в нем. надо думать, всегда качает. Значит, нужно приспосабливаться к тому, что дает природа! Теперь я знаю, что многое в этом деле решается в самом начале: поддашься слабости, захочешь перележать — и будешь лежать весь рейс, а если пересилишь себя ничего! Рассказывали о морских болезнях Мити Галина, «мэнээса» из соседней лаборатории. Вообще-то, Митя превосходный аквалангист, трижды бывал в гропических рейсах, но как только вступал на палубу, укладывался на «собачий ящик» — рундук для инвентаря — возле теннисной площадки и не вставал до ближайшего порта. Сердобольные приносили и клали корочки хлеба, до которых он иногда дотягивался губами. Как -то увидел его там капитан:

— Надо же что-то делать. А если шторм настоящий. Смоет!

Ну, привязывали его в непогоду — и только. Это, конечно крайний случаи, но в шторм редкий человек не страдает.

 

Судно идет уже по следам недавно пронесшихся тайфунов Инерционное водное месиво все никак не успокоится и волнуется на шесть баллов. Но к вечеру стало стихать. Справа на южнокорейском острове Улынду замелькал маяк. Вчера, когда мы разворачивались на север он был слева и ближе. И сразу пейзаж оживился: огоньки, прожекторы там и тут — это рыбаки ловят на свет кальмара.

15 октября, полдень, плюс двадцать два, по курсу погода ясная. Палубная команда красит верхнюю палубу — «манки айлэнд» («обезьяний остров», как окрестили ее в одном из сингапурских ремонтов). Врач уже призывал понемногу загорать, чтобы не менять кожу в тропиках. Завтра в адмиральский час это можно попробовать, наслаждаясь свежевыкрашенными плоскостями.

Узость Корейского пролива сблизила траектории судов, и теперь они, большие и малые, толпятся, мешают друг другу, как грузовики на городском проспекте.

Справа вот уже третий час тянется Цусима, отсюда совсем безжизненная. Лишь гигантская ажурная антенна над неровным синезеленым основанием — свидетельство обитания. А на другом островке — Ики — преждевременно, в светлом еще небе заблистал маяк. Оба они, как и все острова Японии, плотно заселены. Но как сообщаются между собой островитяне — самолетом? Морем? Ведь перейти этот оживленный морской перекресток небезопасно!

По радио говорит помполит:

— Товарищи! На этом месте 27-28 мая 1905 года русская военная эскадра под командованием адмирала Рождественского доблестно сражалась с превосходящими силами императорской Японии. Предлагаю почтить погибших соотечественников минутой молчания…

Может быть, именно здесь перевернулся вверх килем броненосец «Ослябя», бился в агонии объятый пожарами флагман «Суворов», уже не управляемый никем. Может быть, сидя в дымной броневой башне, думал растерянный адмирал о жестокой несправедливости судьбы, благоприятствовавшей переходу огромной эскадры через три океана только лишь для того, чтобы за два майских дня от нее ничего не осталось!

Было еще три рейса, когда наше судно бросало якорь в бухтах, где почти восемьдесят лет назад отдыхала эскадра Рождественского на своем фатальном продвижении к Цусиме. Я всматривался в берег этих бухт и хотел найти какие-нибудь следы. Нет, следов почти не осталось — пальмы и мангры, солнечно и безлюдно. И все же память о русских моряках в этих местах существует! Но это другой рассказ…

Только что нас облетал гидросамолет, низко над самыми палубами. А по правому борту появился и сблизился до полукабельтова сторожевой катер. На корме   флаг с солнцем посередине, а у зачехленной пушки скопились японцы и тычут в нашу сторону пальцами. Ага снимают на фотопленку! Профиль «Профессора Окатова» им, конечно, известен, видно, еще что-то интересует. Через полчаса сторожевик так же внезапно, как и появился, развернулся и ушел к Цусиме.

Ночь совсем теплая. Ярко летит в небе элегантный крест Лебедя, а низкие звезды у горизонта плавно переходят в далекие береговые огоньки. Но вот и они отстают. Курс — 228°, широта северная 33°97′ долгота 128°42’ восточная Спокойной ночи неизвестное Восточно-Китайское море.

Скачать всю книгу в формате pdf (0,98 Мб)