Хладов затянул в самом неподходящем месте. Он опять вернулся к своему резиновому стилю, к которому привык после ухода Кошина, постоянно экспериментировал, менял варианты, схемы и всякий раз хмуро говорил:

— Сыро, надо еще повозиться.

Он сам назначал срок, но в срок не укладывался. Под угрозой оказались договора. Затягивались и гималайские работы. В университете создали конструкторское бюро с опытным производством. Часть сотрудников пришлось перевести туда. Ледниковая работа теперь выполнялась в новом институте при физфаке, куда вынесли всю научную проблематику, оставив на факультете только учебный процесс. У нас получилось сложное хозяйство, разорванное и разбросанное по пространству. Нигде не было критической массы людей и везде не хватало приборов. Каждый день приходилось объезжать эти владения: сначала к конструкторам, на участки монтажа. Потом я ненадолго заглядывал в институт и снова возвращался на кафедру, где дожидались студенты, аспиранты, экспериментировал Хладов. На столе лежала почта — письма с просьбой разработать то и это, а также «свежая» продукция НИС: новейшие формы отчетов, бланки…

Однажды позвонил Шунич:

—  Тут нас с тобой пригласили на чествование. Я не поеду, скажешь что-нибудь от нас юбиляру — он все-таки твой друг!

Я взорвался:

— Начиная с некоторого служебного положения друзей не бывает!

-Да?

Я почувствовал, что Шунич внутренне напрягся, отнеся эти обидные слова к себе. Мы, действительно, стали реже встречаться неофициально; времени для этого не хватало, а у Шунича и помимо моих дел было предостаточно. Но я, конечно, имел в виду не наши отношения

—  они оставались нормальными. Просто большая работа не терпит слюнтяйства. Может быть, поэтому так трудно оставаться в приятельских отношениях с ушедшими наверх? От кого-то не стало отдачи, кто-то ждет продвижения, рассчитывая на личный контакт… Былые связи — оковы для ушедших наверх.

Труднее стало организовывать экспедиции: на испытания нужен был один из опытного производства, другой из института, третий от НИС — три разобщенные организации, три бухгалтерии! Я начинал чувствовать грань закона.

Молодые ребята образовывали семьи. Первым женился Витя Меньшиков. Жить молодоженам было негде, а тут подвернулся кооператив; Витю пришлось отпустить на полставки в другое учреждение. Безнадежно влюбился Сорокин. На работе у него все валилось из рук.

«Ищи любимую, если хочешь счастья! Наука без любви не оплодотворяется!» — написал мне когда-то Коля Киселев. Конечно, научная работа требует полной отдачи. Если ей даже немного изменить, она гордо уходит, и тогда не догнать. Счастливые и опустошенные — не творцы, лишь среднее между ними состояние неудовлетворенности плодотворно. Может быть, поэтому у гениев чаще, чем у других, не ладилась личная жизнь?

Семьи требовали времени. Меньшиков нашел и третий заработок. Мы продолжали жалеть его, самого «бедного», хотя теперь он получал больше Хладова.

—  Тебе обязательно нужна трехкомнатная квартира с паркетом?

— спросил я его.

—  Квартира у меня навсегда. Что, я потом буду строить другую? Ничего, скоро уже расплачусь!

Ах, Витя! Он не знал (или лукавил?), что в трехкомнатную квартиру и мебели влезает больше! Жена захочет дачу, чтобы как у всех. И автомобиль в наше время не роскошь. Стоит один раз пойти по пути потребностей.

У нас уже Витя почти не появлялся, но от альпинизма отказаться не спешил. Однажды он принес ходатайство федерации отпустить его на оплачиваемые сборы с сохранением заработка по месту работы. А мы зашивались: заканчивался ответственный этап. Меньшикова на сборы я не отпустил. Тогда он решил обойти меня через Шунича.

176

Законы служебной этики Шунич соблюдал неукоснительно. Выслушивал он всех, наедине мог поправить или посоветовать, но через голову непосредственного руководителя решений не принимал никогда!

С работы я обычно возвращался после десяти. Только дома можно было поработать, а еще подготовиться к завтрашним лекциям. Или я неправильно организую свой труд? Пишут ведь, что рабочего дня не хватает только неорганизованным! Поделились бы опытом! Одной преподавательской работы хватает за глаза. Лекция так и засчитыва-ется в план — два часа, хоть даже среди многоопытных коллег я не знал никого, кто бы тратил меньше шести часов на ее подготовку: спецкурсы — это плотная информация! Преподавателям не грех бы заниматься научной работой и самим; не обучать же по воспоминаниям и устаревшим книжкам! Когда обязательная нагрузка — примерно 800 часов в год, каждый из которых, как и лекции, не учитывает реальной затраты времени, а еще в преподавательском плане десяток глав с нагрузками, за которые нужно отчитываться письменно. Кто-то рассказал, что во время войны оставшиеся в вузах взялись нести тройную нагрузку за ушедших на фронт. Такой она и осталась. Мы завидовали полякам из дружеского Ягеллонского университета: у них лекции и лабораторные занятия укладывались в 120 часов, остальное -— научная работа в лабораториях! Мы завидовали и их студентам, которых можно было обучать индивидуально, не на бегу.

Усталость выматывала. Нервы напряглись на последнем пределе. Ночью позвонил Витя Новоселов:

— Доведешь себе до дурдома!

— В самом деле, Витя, — невпроворот.

— Вчера я похоронил одного такого в расцвете лет: ему тоже было некогда.

Я огрызался:

— А сам?

На столе горой лежали бумаги. Стояли три дипломника, аспирант, ждал ответа курьер из НИСа — все срочно. Непрерывно звонил телефон. Я переложил трубку, извинился и вышел.

Три дня меня не могли найти. А я валялся с художественной книжкой и катался на лыжах в окрестностях безлюдной в это время турбазы. Стало лучше, но ненадолго: за четыре дня Эверест бумаг на столе вырос вчетверо…

В мае цвела Москва. На университетском стадионе собралась па-мирская экспедиция. Мы от экспедиции отказались: приборы еще не были готовы, нужно было формировать их к будущему году, до поездки в Гималаи.

На Памир собирались хаотично. Начальником экспедиции снова назначили Влодичева, но, кроме приказа, ничего не было сделано. Даже состав не определился! Хохлов, по крайней мере, точно не ехал. Он, как обычно, по утрам делал зарядку, а на тренировки не ходил. Обматерив руководство, Догеров по собственной инициативе взялся обеспечить «материальную часть».

Откуда-то возник Грович, почмокал языком: люди подбирались знакомые. На всякий случай, в командировку он записался, но в запасе у него было еще много вариантов: международный лагерь, Юго-Западный Памир, наклевывались Итальянские Альпы. В науке вариантов имелось еще больше.

Несколько лет я еще встречал Гровича на различных конференциях. Все его знали, к каждому у него было дело. «Прекрасный бы получился менеджер!» — услышал я однажды.

Мы снова встретились позже. Грович был раздражен, ни во что и никому не верил, цинично шутил. «Друзья» его предали. С Гровичем меня много связывало, он был надежный и верный в горах. Мне кажется, он слишком разбросался, разменялся на броские знакомства.

10 августа, раскрыв «Правду», я не поверил глазам: из траурной рамки смотрело знакомое лицо! В некрологе сообщалось: «Советская наука, высшая школа понесли тяжелую утрату. В расцвете творческих сил в возрасте 51 года скончался выдающий ученый и организатор высшего образования, член Центральной ревизионной комиссии КПСС, депутат Верховного Совета СССР, ректор Московского государственного университета им. В. В. Ломоносова, исполняющий обязанности вице-президента Академии наук СССР, лауреат Ленинской премии академик Рем Викторович Хохлов».

Телефоны МГУ не отвечали, только из квартиры Андрея Михайловича сообщили: Андрей в Душанбе, в больнице…

Я выехал в Москву ближайшим поездом. Экспедиция возвратилась, Догеров ходил на лечение, мы с ним оказывались то в Гидрометелужбе, то где-то еще. В зоологическом музее наш разговор с Сан-Санычем Кузнецовым прервал звонок из «Литературки»: редактор требовал убрать все драмы, фамилии и оставить одни горные пейзажи с эдельвейсами. Сан-Саныч сказал в трубку твердо: «Статья пойдет без купюр. Или не пойдет совсем». Через несколько дней появилась его книжка «Восхождение» — единственное публичное свидетельство очевидца происшедших под пиком Коммунизма трагических событий. Все фамилии в ней изменены — действующие лица здравствуют. Я последую его примеру, чтобы не вмешиваться в их жизнь. Назову только своим именем Вадима Петровича Ванина — Рема Викторовича Хохлова. И странно прозрачное многоточие в датах — 1977 год. Пересказывать книгу я не стану — она все же вышла, а расскажу то, что слышал от очевидцев тогда. Очевидцы занимались написанием объяснительных, которые пропадали в сейфах; случившееся переживалось свежо…

Все в тот год на Памире оказалось случайным. Но случаи, как нарочно, выстраивались в такой нелепый ряд, что худшее становилось неизбежным. Вырви из него любую мелочь, и ничего бы страшного не произошло! Произошло, потому что задним числом не изменить даже маленькую деталь…

Состав в основном был прошлогодним, и палатки поставили на старое место, у морены. Штурмовая спортивная группа на пик Коммунизма сформировалась из альпинистов, приехавших с Кавказа, из «Азау». В ней неожиданно оказался начальник университетской станции Юрий Арутюнов, на руках у которого имелась командировка… на Тянь-Шань. Но… его мечта — наивысший семитысячник, быть может, последний в жизни шанс! И так счастливо складывались обстоятельства _ своя университетская экспедиция! Богатов уговорил Хохлова в последние дни. У Рема Викторовича как раз отпуск. Да, он не сумел преодолеть в себе желания попробовать вершину еще раз! А может быть, лучше других знал, что «чем выше вверх, тем меньше низости».

На поляне Сулоева были гляциологи, биологи, физики… Богатов привез еще и туриста — знатока полярных районов. В высокогорье, однако, турист оказался впервые.

15 июля Хохлову исполнился 51 год. Этот день отпраздновали, и на ребро Буревестника вышла штурмовая группа, Через день она достигла плато. Там, казалось, не было никакой нужды связываться веревкой: ровно— ходи, куда хочешь! Разбрелись… Но плато показало характер: началась непогода, а через четверть часа уже не видно было протянутого ледоруба. Спохватились, что пропал турист. Оставив со снаряжением Борю Сукова, вернулись по следу. След замело. Туриста нашли случайно через несколько часов отчаянных поисков: он, как принято в Заполярье, окопался в снегу и приготовился ночевать. Никуда идти он не хотел, его били ледорубами, заставляя встать. Стуков ждал долго. Он пошел навстречу (общая палатка тоже была у него) и случайно остался жив, провалившись в глубокую трещину: упал на снежный мост и отделался сотрясением мозга. На следующий день измотанная, обмороженная и травмированная группа спустилась — из восхождения выбыли сильнейшие.

Хохлов поднялся в тройке, однако Богатов почувствовал недомогание и вернулся в лагерь с полпути. Кто теперь составлял группу покорителей высшей точки страны? Подключился Мешков со своими альпинистами, еще один классный и опытный участник — хирург Леша. Без разговоров взяли Арутюнова, который с Догеровым и еще двумя гляциологами вторую неделю работали на плато. Марк от восхождения отказывался: он не альпинист, вырыть шурф на высоте 6500 или даже 6900 метров ему интересно, а выше… Но его физическая подготовка могла пригодиться, а группа была слаба…

После тяжелой и холодной ночевки на 6900 поднимались медленно: сказывалась неподготовленность Хохлова. Пришлось вынужденно заночевать на высоте 7250 метров, для чего Догеров с Лешей спустились и подняли палатку. В тесноте отдохнуть не удалось. Да и какой отдых на семикилометровой высоте, где даже физически сверхсильных мучает бессонница!

Температура с утра держалась ниже тридцатиградусной отметки, вышли поздно. Связка Хохлова едва двигалась, и он сам предложил идти каждому своим темпом.

С вершины было видно, что Хохлов со спутниками еще немного поднимались, затем группа остановилась. Исполнилась мечта Юрия Арутюнова — он покорил гору! Покорителем стал и Марк: в его послужном альпинистском списке оказались пропущенными почти все семь полукатегорий трудности! Рем Викторович поздравил восходителей, дальше на спуск пошли вместе. Неожиданно у Арутюнова в области живота начались страшные боли. Боли становились невыносимы, Арутюнов кричал! Хирург поставил безошибочный диагноз —

прободение язвы.

Арутюнов мучился и кричал всю ночь. На утренней радиосвязи Леша попросил, чтобы вертолетом на плато сбросили хирургические инструменты: он собирался оперировать на высоте 6200 метров! Ему пришлось ассистировать при такой же операции другого пациента на четырех тысячах несколькими днями позже: во время связи Арутюнов

скончался.

Внизу Богатов развернул кипучую деятельность. Он радировал министру гражданской авиации, запросив разрешение посадить вертолет на Памирском фирновом плато. Министр не возражал, но и приказать летчикам он не мог: в мировой практике еще не случалось, чтобы вертолет после посадки поднимался с шестикилометровой высоты. (Информационные агентства сообщили потом о беспримерном героизме русского летчика Иванова в горах Памира.) Связь с плато теперь действовала каждый час, туда спешно поднимались  прекратившие свои  восхождения  альпинисты   и  тренеры   международного  лагеря «Памир-77».

Всю ночь обессиленные и обмороженные люди вытаптывали снежную площадку. С МИ-4 сбросили лишние грузы, но взять вертолет был в состоянии только одного. Хохлов ни за что не хотел садиться в кабину без Арутюнова. Впрочем, его уже не слушали. Что переживал он в эти дни, никто никогда не узнает!

МИ-4 приземлился на поляне Сулоева — минус 2000 метров! Хохлов был удручен и не сопротивлялся, с ним делали, что хотели. Правда, он разговаривал с оставшимися в лагере, отвечал на вопросы, но сам не задавал. Богатов распорядился лететь в Джиргиталь — еще минус 2000 метров. Там ждали руководители Киргизии, предложившие отдохнуть вблизи Фрунзе. Однако обстоятельствами безраздельно владел Богатов — в Душанбе! И еще минус 1500 метров высоты.

В таджикской столице Богатов показал Хохлова врачам. Ничего угрожающего жизни врачи не обнаружили: пониженное давление (оно скоро восстановилось до нормы — у Рема Викторовича было хорошее, тренированное сердце!), обмороженный палец… Обморожение удивления не вызывает: снаряжение экспедиции было таким, что у академика не застегивалась пуховая куртка! Не было, кстати, у группы и бензина, чтобы согреть хотя бы чай.

В Душанбе Хохлову тоже рекомендовали отдых. Вероятно, отдых был действительно необходим: резкий спуск с огромной высоты — такого эксперимента даже Мешков не ставил на своих подопытных

животных!

Не вызывает сомнений, что все поступки Богатова совершены им из самых благих намерений — он спасал не просто человека, а человека исключительного. Только была ли нужда — спасать? В тот же день Хохлова доставили в Москву, в Четвертое управление, где консилиум врачей наивысшей квалификации (которому, однако, вряд ли приходилось иметь дело с высокогорными недомоганиями) назначил число курсов реабилитации, совпадавшее с количеством составивших консилиум специалистов.

Непрерывно следовали уколы и процедуры, сделали переливание крови, появились тромбы. Хохлов никогда не жаловал медиков, рвался домой. По-видимому, не зря: через четыре дня его не стало…

Мы способны на беспечность и преступную халатность, но когда она приводит к беде, наступает пора героических поступков. Беды памирской экспедиции 77-го года еще не окончились, и героизм проявлялся еще не раз!

Мы оставили на шеститысячной высоте группу измученных людей с телом умершего Арутянова. Богатов, правда, пообещал, что вертолет прилетит вторично, но спасал он только одного — до остальных ему дела не было.

Когда на пике Коммунизма погибает альпинист (увы, за свое покорение вершины брали и такую дань!), его тело оставляют наверху до следующего сезона, и уже экспедиция классных спасателей со специальным троссовым снаряжением спускает останки по отвесам. Никакого снаряжения у группы на плато не было, но Юру Арутянова оставлять не хотели. Его транспортировали на веревках. Что сказать — беспримерное напряжение сил! Если бы только это: у сотрудника хохловской лаборатории Андрюши Михайлова симптомы оказались в точности такими же, какие уже привели к одной жертве. Совпадение? Не знаю, не врач. Только не говорите, что нечеловеческие физические и моральные перегрузки ни при чем!

Теперь спускать пришлось двоих — до скал. На скалах Михайлову сказали: «Здесь помочь тебе никто не сможет, напрягись, попробуй!» С прободной язвой по скальным стенам Андрей спустился сам и упал внизу на леднике Фортамбек. Здесь ждали приготовленные носилки. Андрея транспортировали на поляну Сулоева, где в тщательно вымытой палатке хирурги Свет Петрович (будущий врач будущей экспедиции в Гималаи) и Леша сделали операцию. (Вот почему по телефону ответили, что он в душанбинской больнице!) Могучий организм Андрея выдержал, и на следующий год он снова поехал в горы.

Возможно, в моем пересказе есть мелкие неточности — я не очевидец— но главное зерно. Спустя год мы с Довгеровым на Фортамбеке установили доску памяти Юры Арутюнова, подняли на плато барельеф Рема Викторовича Хохлова.

Марк жаловался, что номерной знак за восхождение на пик Коммунизма он получил, а вот значка «Альпинист СССР» у него нет. Такой значок, который я выпросил у Гровича еще в Москве, ему после строгих заменов вручили два «Снежных барса», заслуженный мастер спорта и… две маленькие дочки тренеров международного лагеря. Среди зрителей этой традиционной процедуры присутствовал Влоди-чев. Он снова был начальником экспедиции…

Рема Викторовича Хохлова похоронили на Новодевичьем кладбище. Были речи и клятвы. Богатову никто не подал руки, а кто-то даже бросил в лицо: «Это вы погубили Рема!»

Только со смертью Хохлова стало ясно, как много людей связало с ним свою судьбу. Их жизнь могла бы сложиться по-другому…

Можно было пережить усталость, организационную неразбериху, даже предательский уход тех, с кем вместе начинались наши непростые дела! Но когда нить обрывается в самом толстом месте… Я написал на Дальний Восток. Всерьез никто мое решение не воспринял. Срыв? Конечно! Может быть, нужно было отдохнуть?

Юру Арутюнова перевезли на Кавказ и похоронили в Приэльбру-сье. Я приезжал туда в конце лета, постоял у его могилы. Шел дождь…

Наступила осень, и дожди все шли, становясь холоднее с каждым днем. Казалось, что солнце исчезло навсегда. Пространство замкнулось, стало тесным, и из него не было выхода.

На вокзале кто-то сказал, что это нонсенс — оставить то, что сделано. Наверное, подразумевалось «бросить»… Еще один тихо проговорил, что на новом месте жизнь придется начать с нуля. С нуля? В самом деле… Разве есть такие географические точки, где человек кончается и начинается вновь?

Скачать всю книгу в формате pdf (0,98 Мб)