Старпом был прав насчет усталости, но в обозначенный срок она еще не пришла. Срывы, конечно, случались, но мы работали в море, разряжали экзотические страны. Усталость проявилась позже…

В 12 часов находились в точке с координатами: 7 градусов 27 минут южной широты, 160 градусов 49 минут восточной долготы. Скорость — 12 узлов, волнение моря — 1 балл. Температура воздуха за бортом тридцать два, воды — тридцать один. Во Владивостоке уже две недели дуют шквальные ветры и мороз! На скованном льдом Амурском заливе закутанные в полушубки рыбаки ловят корюшку, и от нее пахнет свежим огурцом…

От Науру отдалились на 550 миль, а до Сингапура осталось 3900. Но это, как считать: разрешения на проход через индонезийские территориальные воды пока не получено, а если идти севернее Новой Гвинеи, через Филиппины — потери три-четыре дня. Капитан говорит: «Юг Минданао — самое пиратское место!»

Сейчас проходим Соломоновы острова. С палубы без всякого бинокля видна Хониара. Оттуда по радиотелефону зовут: воды много, подходи! Но Москва категорически запретила: «Следует торопиться, согласованный с вьетнамской стороной заход в Хошимин — 23 января. К этому сроку для совместных работ прибудут вьетнамские специалисты. Срыв сроков недопустим». Что они в Москве — не видят наших координат? Даже буфетчицам ясно, что 23 января не успеваем в

Сингапур!

А науруанская вода на исходе, теперь придется пользоваться только тем, что дает опреснитель. Опреснитель варит пока 5 тонн в сутки. Дед не вылезает из машинного отделения, что-то там чинит…

Соломоновы острова были видны до самого заката. Красивые названия: Малаита, Санта-Исабель, Гуадалканал… Потом острова померкли, растворились во тьме. Почувствовалось приближение Кораллового моря: качает, эхолот пишет ленту с шумовым оформлением.

Если бы не так хотелось спать, лучше ночных вахт с четырех до восьми не придумаешь! Вот тебе Южный Крест — слева по курсу; справа почти на линии воды — Большая Медведица. Рассветы… На рассвете, багровом и ярком, одиноко купается в бассейне Виктория Романовна. И это тоже деталь прекрасного пейзажа.

Вчера при мне Виктория Романовна жаловалась Наде большой на доктора. У нее мигрени, а доктор осмотрел без энтузиазма, сказал — ничего, поспите и пройдет! Надежда и сама за что-то в обиде на доктора. Все сейчас друг на друга в обиде — за мелочи в основном.

Я теперь знаю, что такое настоящая усталость — это когда никого не хочется видеть, когда одно желание — скрыться, уйти в себя, хоть немного побыть одному. Но на маленьком корабле скрыться некуда!

После вахты попытался уснуть, но то одно, то другое… Ну, и ладно, зато не проспал голубеющий по правому борту архипелаг Луизиа-да! Эхолот пишет глубину больше трех тысяч, а на карте обозначено 150 метров с черточкой под цифрами. Я спросил у штурмана что бы

это значило.

— Мерили тут, может, еще во времена Кука — лотом! Линь попался в 150 метров, до дна не достал, вот и подчеркнули, что, видимо,

глубже.

Порядочно на планете еще «белых пятен»! А мы нашли неизвестную подводную гору: ей не хватило шестисот метров, чтобы про-ткнуться через морскую поверхность. Когда-нибудь подрастет: коралловые полипы трудятся день и ночь.

Вечером снова разбудил Молин — пора на Олин день рождения. По мнению Виктории Романовны, Олю и так поздравляли на линейке слишком горячо. Мужчинам, в том числе Юрию Петровичу, она посоветовала быть тверже и справедливее, потому что «Оля похвал не заслуживает». Может быть, Викторию Романовну мучают нравственные проблемы — Олины с Валерой отношения? Или есть другие женские

счеты?

В 420-й не протолкнуться, от духоты невозможно вздохнуть. Оля

спросила, не смоюсь ли я, «как всегда, на какую-нибудь вахту».

— Сегодня — нет! Пока сама не прикажешь с глаз долой.

И все-таки ушел: поклонников и без меня хватает. И уснул. На этот раз разбудил Юрий Петрович: качает, в лабораториях все падает

и бьется.

Расшибаясь о шкафы и холодильники, в 420-й еще танцуют полуночники. Их тоже взяли с собой на раскрепление имущества. Молина заставили смайнать за борт змею вместе со стеклянной банкой: змея уже второй месяц копит яд, и если банка разобьется…

—  Ты совсем ополоумел, Молин, — накричала на него Надя большая.

— Придется лабораторию опечатывать! Молин расстроился и ушел мыть ракушки.

«Фадеев приводит меня в отчаяние: он каждый раз приносит мне раковины; улитки околевают и гниют. Хоть вон беги из каюты!» Это из «Фрегат Паллады». Гончаров — классик, но если и у него не нашлось слов описать запах гниющих моллюсков, то я и подавно не берусь! Скажу только тому, у кого в квартире на видном месте выставлены эти блестящие шедевры природы: вам повезло, что не вы сами их чистили!

— Красивая моллюска, — ласково нашептывал Молин, направляя сильную струю воды в вершину пятнистого конуса. Заметив меня в дверях, он поспешно накрыл фильтровалкой свои сокровища: сокровища посторонних глаз не любят! Все эти конхиологи (ракушечьи коллекционеры) прячутся друг от друга — скряги! По ночам моют, крючками вытаскивают внутренности, чтобы никто не видел, потом начнут выгодно обмениваться… Как можно существовать в таком смраде?

Я вышел на палубу на самый верх. Вспыхивали зарницы. В их отсветах шевельнулась тень — Надя большая.

— Я уже не могу — все раздражают! И Молин, и доктор, и Виктория Романовна со своей навязчивостью! Думала хоть здесь никого…

— Сейчас уйду.

— Да стой, раз пришел…

Ну, вот — и у Нади то же самое…

Никого, если не считать храпящего Молина. В два часа ночи будить не стану. А впрочем, спать все равно не хочется. Душно, как никогда — кондишка, что ли сломалась? И вдобавок, «аромат моллюска» из-за шкафа… Извиняюсь, сор-ри, как он говорит, — купался ли он после своих ракушек? Ах, да! Души закрыты. Хау мач! Просто бесит такая бесцеремонность! Как это удалось уговорить Викторию Романовну не записывать меня с ним в увольнения? Ей-ей, как-нибудь врезал бы ему за это «Хау мач?»… Болтает, сейчас бы на твердь, и хоть немного других людей! Существуют же другие люди — миллиарды, и все до единого разные! Это хорошо, что все разные. На берегу, если они надоели, расплевались — и ушел к другим. В кино, например. Через день-два опять встретились друзьями! А здесь куда уйдешь? Замкнутое пространство. Еще полтора месяца, если рейс не продлят. А если продлят?..

Миллиарды… миллиарды не нужны. Человек сам себе создает ок-пужение в меру своей притягательной силы: собираются духовные родственники, вокруг одного — другие, похожие, как капли ртути… На работе, если она интересна, тоже так бывает, одни лишь служат, зарабатывают на жизнь, которая начинается потом, после работы. Но ведь это глупость — потратить треть жизни, чтобы обеспечить две другие. Даже не две, потому что еще треть уходит на сон. Разве не логичнее жить все время, ведь мы живем так мало! Правда, работа должна стоить того, ее надо любить. Стоп! Это самое трудное! Всякая любовь, увы, проходит, только у всех в разное время. Удар — капля ртути дробится, и маленькие капельки разлетаются! Иногда так далеко, что не найти… такой удар бывает страшным разочарованием. Порознь можно пережить личное горе и неудачи на работе, но как быть тем, кто живет ВСЕ ВРЕМЯ?

Почему развалилось наше дело? Почему из него ушел я, ведь моя привязанность к нему не прошла? Как это говорят комсомольцы — боевитости не хватило? Нет, не это: чем труднее были препятствия, тем больше появлялось сил для преодоления. Когда трудно, это ничего, это даже тонизирует. Стало не трудно — невозможно! Сломалось что-то в самом, что-то личное… Да-да удар пришелся не с фронта — с тыла, где все оказалось незащищенным.

«Раскрыть бы всем черепушки», — сказал дед в новогоднюю ночь. Действительно, «раскрыть»… Может быть, капля ртути бы не раздробилась! Хорошо б точно знать, что думал Хладов или Меньшиков. Когда дела идут в гору, все нормально; вот когда начинаются трудности… Это — как на восхождении: светит солнце, мягкая тропа, впереди вершина — участники топают бодро. Но начались скальные отвесы, стенки, головокружительная высота и непогода: один забоялся, другой сорвался… хуже всего, если первый — тогда паника, непроверенные в связке разбегаются…

В этом надо разобраться до конца, издали видно отчетливее — отчего развалилась наша компания? Можно, конечно, и не разбираться — для самооправдания достаточно фатального стечения обстоятельств: не удалось собрать всех в одну лабораторию, я устал, не стало Хохлова, энтузиазм… Вот здесь еще раз — стоп! Может, то, что долго созидалось, растащили… по домам. Шерше ля фам? Кажется тут укреплений не было, тут и было беззащитно!

Имел ли я право обрекать на перегрузки? Слишком часто работали допоздна, почти всегда по субботам, иногда и по воскресеньям. И экспедиции: две-три на каждого — это точно! Ну, и что? Мы не работали — жили! Конечно, такая жизнь не для всякого. Я и собирал не всяких. Хотя, всегда наступает время, когда хочется покоя, на «берег»! Неизбежный атрибут старения — привычка, даже к красивой жене. Если стареет коллектив, наступает царствие привычек и покоя, а без любви ничего не оплодотворяется!

Молодежь переженилась, у каждого чувства располовинились: те и другие требовали времени. Женщине нужно что? — муж с зарплатой и дома, а не в какой-нибудь экспедиции за тридевять земель! Правда, иногда жена терпеливо ждет в «вигваме», пока ее муж «на охоте», но и охота должна иметь конец, лучше всего удачный — с добычей! Благодаря изобретательности Шунича, у меня и так все ведущие были на потолке зарплаты. Я помню, как это начиналось: сначала один, потом другой к концу дня, виновато улыбнувшись, торопливо собирались. Потом пошли дети. Потихоньку стали зарабатывать на жизнь…

Прошлой весной я сидел у Меньшикова. Жена пылесосила ковры, смотрела на меня косо, посылала его в магазин. Он пожаловался, что «быт заел»: работа, магазины, дача, детей в садик… Предложил выпить: «Внутренняя секреция сгнила, а выпьешь — вроде живешь!» Меньшиков тосковал о прежней суматошной жизни, но это уже стало невозможным.

Я спрашиваю себя: разве нельзя было укрепить тыл, что-то переменить, приспособить, договориться? Вот здесь бы и «раскрыть черепушки». Почему-то мне трудно было это сделать, мешала деликатность. Разговаривать начистоту легко только с открытыми, откровенными людьми. Существуют ведь и предельно откровенные люди, хоть и возле них чувствуешь себя неуютно! Когда человек распахивается, обнажается догола — это шокирует. Ладно, если внутри красиво, но ведь нет — просто кровоточащее болящее мясо! Так изливают душу невезучие любовники. На счастливых полагаться нельзя. А можно ли рассчитывать на таких?

Корпус тихо ударяется в волну, резко дергается и проваливается. Все скрипит и скрежещет.

Три дня шли заодно со сменяющими друг друга тайфунами, Арафурское море болталось на семь-восемь баллов, скорость падала до пяти узлов, в «междоузлиях» — «качели». «Качели» хороши ненадолго, а если несколько суток!.. Подташнивает. Многим еще хуже, и нужно заставить себя ходить.

В 420-Й срезало крепежные болты, и вырвавшаяся на свободу центрифуга натворила много бед, грозя пробить перегородку. Все, кто мог передвигаться, бросились туда. Дверь раскрыта настежь. Пытаясь ссчитать траекторию взбесившегося железа, Молин с Юрием Петровичем безуспешно бросали доски на его пути, пока вдруг не появился лед Центрифуга пошла прямо на него, и я зажмурил глаза.

__В виварии мешки! Быстрей!

В раззявленный проем двери, прицелившись, дед швырнул мешок с опилками. Станина подмяла его, но притормозилась. Еще мешок — и мы принайтовали ее веревками.

— Уф-ф! От тебя, дед, могло мокрое место остаться!

— Порошок: сейчас во мне воды мало. В молодости такая же история случилась, тогда, действительно, чуть не размазало…

Капитан, когда ему доложили о дедовых подвигах, скривился:

— Машина разваливается, график срываем, а он выпендривается!

Наступил Старый Новый год. Все-таки женщины приподнялись и пришли в нашу каюту погадать на кофейной гуще. До гущи дело не дошло: в носовой части бьет еще сильнее и грохочут пустые танки. Гостьи выдержали полминуты и бросились вон. А мы с Молиным остались без прогноза на будущее.

Во время обеда специально сбавили скорость и изменили курс по волне: «Кушайте быстрее!» Но поддало так, что со столов полетело все; остались лишь прилипшие мокрые скатерти. Молин, успевший поднять тарелку с плескавшимся на дне борщом, истошно завопил:

— Верните курс на прежнее место!

Деваться все равно некуда — слева Австралия, справа — индонезийские берега. Встреча с ураганом ожидается через 5-6 часов.

Если смотреть сверху, вцепившись руками и ногами в леера, становится весело и жутко: нос задирается почти вертикально, корма уходит под воду! Молин привязался веревками и загорает. Он давно чувствует мое раздражение и сам в обиде. Все же жалко, как его таскает по шершавой палубе — загар соскабливается! Дурак он: какой загар в такую погоду? Солнца нет, а несутся низкие рваные тучи, такие же серо-зеленые, как морская поверхность.

Сзади загудело: появился и понесся над палубами самолет австралийских ВВС. Пролетев милю по курсу судна, он развернулся, потом, описав окружность, прошел поперек под самым носом,

—  Вот это уже нельзя — нарушение международных правил, — послышался голос помпона.

— В такую погоду! Откуда он взялся?

—  С военной базы в Дарвине. В позапрошлом году такими же тайфунами Дарвин сравняло с землей, а смотри-ка восстановились!

Из дома помощник по науке получил радиограмму и поделился:

— Отплавался, жена зовет! Кстати, поздравь: квартиру дали; тринадцать лет в очереди, уже и не надеялся.

— Значит, с морем завязываешь?

— А что в нем хорошего? И на берегу работы хватает!

— Не жалко?

— Надоело, помотался бы с мое! Скоро тридцать два стукнет, а ни угла, ни семьи. То есть, я имею в виду — детей нет. Теперь в отпуске сначала квартиру отделаю, а потом — хоть телевизор смотри, хоть в кино с Танькой сходить!..

День опять плохой — пятый подряд! Тайфун Нанди ушел на Фиджи; выворачивавший вчера наизнанку Мабе, по картам, направился к юго-западному побережью Австралии, а за бортом — так же мрачно при тех же пяти баллах. На судне почти все попереломалось: послали аварийную радиограмму.

Радист не отходит от аппарата, принимая сводки со всего полушария. Когда смотришь на них — одни концентрические окружности. Прямо фурункулез на море какой-то! Рядом с нами находится еще один циклон, потихоньку догоняет. Его 90 узлов, да наши семь — почти сто! Вот будет скорость — все сроки наверстаем. Капитан зло посмотрел на шутников и выгнал с ходового мостика.

Надя большая всю неделю не поднималась с дивана.

— Выбросьте меня кто-нибудь в иллюминатор, сил нет мучится, — жалобно попросила она.

— Ну, что ты, Надя, по сводкам, скоро успокоится. Кто-то в экипаже невезучий попался, а так рейс на рейс не приходится: этот штормовой, значит, следующий штилевой будет!

—  Какой следующий? Ни за что! Ноги моей больше на судне не будет. Только бы до дому живой дойти. А лучше — выбросьте в иллюминатор!

Молин лежит надутый, даже загорать не пошел.

— Молин, давай дружить!

— Что-о?

Он повернул недовольную «морду лица».

—  Ну, в самом деле, нельзя поддаваться на элементарные провокации физиологии! Мы же с тобой нормальные мужики — понимаем, что бесимся от усталости!

— Пожалуй.

В каюте посветлело — в иллюминатор заглянул солнечный лучик. Вошли в Яванское море, и природа сразу притихла, морская поверхность привычно морщит. Вот такое оно естественное состояние моря — 2-3 балла. А штиль и ураган для него редкость!

Небо раздвинулось, и отдалился горизонт на то самое место, которое ему и положено занимать, обозначая округлость огромного и ласкового земного шара…

По случаю установления погоды в спешном порядке проводятся все запланированные мероприятия.

Вчера состоялась судовая спартакиада. После штормов мышцы еще напряжены и болят, да ночная вахта… Молин разбудил «посмотреть-поболеть», но когда объявили построение команд науки и экипажа, сработал инстинкт на защиту чести мундира. Перетягивание каната нам засудили. За что, спрашивается, если перетянули мы? Пошли требовать судью на мыло, но, оказалось, что обе Нади и Оля потихоньку пристроились сзади и помогали, а они не в команде! Зато выиграли все остальное: прыжки в длину — наши, отжим от палубы — наш, бег в мешках — тоже. И сбивание «врага» мягким предметом! В толкании спичечного коробка на скорость Толя Ребанюк размазал носом даже нарисованную мелом финишную черту! А вот при стрельбе из рогатки случилось ЧП: помпон попал болтом не по банке, а в собственную подмышку. Помпон вообще несчастливый — все время падает и разбивается в кровь. Он, по-моему, еще растет, потому что молодой. Рано ему списываться в семейный уют.

Сегодня в полдень были на третьем градусе, пока еще в южном полушарии. От начала рейса прошли 16051 милю, и всего 370 миль осталось до Сингапура. Сингапур — в нашем, северном полушарии!

Заседал судком и была тревога.

На партсобрании капитан доложил обстановку. В результате длительной штормовой погоды судно получило много повреждений: требует ремонта главный двигатель, не работают успокоители качки, неустойчиво кондиционирование, плохо с пресной водой. В то время, как палубная команда наверстывает план по покраске, машинная команда… Машинной команде следует подтянуться — разболтались, ослабла дисциплина. И еще— моральный климат в коллективе оставляет желать лучшего.

В главных местах Юрий Петрович поддержал капитана, поблагодарил экипаж за самоотверженную работу и помощь науке. В лабораториях интенсивно продолжается работа, и есть все основания полагать, что программа экспедиции будет выполнена полностью. В этом заслуга обоюдная: в рейсе экипаж и научный состав — неделимое Целое!

Слово попросил Борис Викентьевич:

—  Не знаю, как кто, а лично я в рейсе морально отдыхаю: все на месте— работа рядом, о еде заботиться не надо! Задачи? Сейчас главное закупить хорошие продукты, и опытные товарищи должны в этом деле хозкомиссии помочь!

—  С нашим капитаном я уже не первый рейс плаваю, — сказал Апполинарий Владимирович, — и всегда поражаюсь, как мудро он налаживает контакты в коллективе, способствуя улучшению морального климата. Что касается предложения судкома о культфонде, то его надо, по моему мнению, обсудить. Лично я в экскурсиях не участвовал. Кто хочет, пусть свою валюту сдает на культурную программу, а кто не хочет — тому положенные доллары нужно выдать на руки…

В 17 часов состоялся Большой сбор: рассказывали, что можно и чего нельзя покупать в Сингапуре, какие магазины, во избежание провокаций, посещать не рекомендуется. Был случай, что в магазине «Литтл Джон» жене советника посольства положили в сумку флакон духов, а потом вызвали полицию… Там ничего не докажешь!

На месте для стенгазеты помполит приколол список предметов беспошлинного ввоза в СССР: ковров — два, магнитофонных кассет — столько-то, зонтиков — столько, материи «батик» — метров… страусиного пуха… На черта нам страусиный пух? Внизу остряки приписали: «Огнестрельное оружие — 1 шт.»

Скачать всю книгу в формате pdf (0,98 Мб)